Анатолий Шашков
В истории русского раскола коллективные самосожжения относятся к числу явлений, наиболее сильно будоражащих наше воображение. Эти отчаянные акты социального и духовного протеста категорически осуждались как официальной церковью, так и значительной частью самих старообрядцев, которые справедливо видели в них сознательную форму самоубийства, противоречащую христианским заповедям. Поэтому сторонники «огненной смерти» стремились подчеркнуть вынужденный и мученический характер своих поступков, соответствующих условиям «гонительного антихристова царства». А ярко выраженная эсхатологичность русского позднесредневекового сознания возносила конкретные исторические события на высоту сакрального действа и создавала благодатную почву для оформления сопровождавших самосожжения ритуалов. Одним из важнейших источников подобного символического переосмысления реальности стали события 60—70-х годов XVII века, связанные с осадой и взятием царскими войсками Соловецкого монастыря.
Соловецкие «страдальцы»
Шел девятый год осады Соловков. Казалось, что монастырь-крепость будет держаться еще долго. Однако сказывалась моральная и физическая усталость защитников обители, ощущавших переживаемое время как последнее. Безусловная готовность отстоять свою веру смешивалась у них с сознанием собственной греховности и жаждой «мученического венца».
Развязка наступила, когда один из покинувших монастырь монахов, которого звали Феоктистом, указал воеводе Ивану Мещеринову, где в стенах у Белой башни есть плохо заделанная калитка. Вместе с Феоктистом отряд из 50 стрельцов в ночь на 22 января 1676 года проник по этому ходу в обитель. После того как лазутчики открыли ворота, в монастырь ворвались стрельцы. Около сотни защитников погибло в яростном бою, в том числе при обороне последнего оплота повстанцев — трапезной палаты. Оставшихся в живых к моменту окончания штурма (а их было человек 100—150) ждали либо казни, либо тюремные застенки и пытки1. Весть о Соловецком «взятии», обрастая леденящими душу подробностями, мгновенно разнеслась по стране.
А разоренный монастырь был вскоре заселен новыми иноками, спешно набранными из разных обителей. Но уже никогда ему не удалось вернуть себе былую славу одного из главных культурных и хозяйственных центров России. Зато среди жителей Поморья, привыкших видеть в Соловках одну из главных святынь православия, после подавления восстания начался бурный рост приверженности к старой вере. Более того, насельники Выговского старообрядческого общежительства, возникновение которого в конце XVII века в глухих заонежских лесах во многом было обязано деятельности соловецких выходцев, провозгласили себя хранителями традиций Соловецкого монастыря, а его осаду стали считать частью своей истории. Ярким свидетельством этого стала «История об отцах и страдальцах соловецких», написанная в 20-х годах XVIII века одним из руководителей Выговской пустыни Семеном Денисовым2.
Становление мистерии
После взятия царскими войсками мятежной обители и жестокой расправы над ее «осадными сидельцами» в проповеди идеологов старой веры с особой силой зазвучал призыв к добровольному страданию «за истину». Переосмысление Соловецкого «взятия» в эсхатологическом духе привело наиболее бескомпромиссных поборников мученической кончины — прежде всего соловецких выходцев, которым не довелось испить чашу смерти вкупе с остальными «отцами», — к разработке и воплощению соответствующих «огнепальных» сценариев. Подготовка «гари» включала в себя: выбор места действия будущей драмы (по возможности, оно должно быть уединенное, в идеале — островное); создание здесь некоего подобия Соловецкой обители (захват монастыря или церкви, чаще — строительство новой «пустыни»), его укрепление; сбор в выбранном месте максимального количества народа; общий монашеский постриг (на Русском Севере его часто заменяли массовым перекрещиванием); проповедь наступления конца света и демонстративный отказ признавать «антихристову власть»; многодневные посты и молитвы; заготовка большого количества горючих материалов для будущего самосожжения; провокации (вооруженные вылазки, составление и передача властям «противных» писем и т. п.) с целью вызвать ответные действия; прения «о вере» с «посылыщиками»; вооруженное сопротивление войскам при осаде; массовая гибель собравшихся в огне.
Первым, кто в своей деятельности использовал многие из элементов Соловецкой мистерии, был старец Даниил (бывший тюменский поп Дементиан). В 1666—1670 годах он за свои убеждения отбывал ссылку в Пустозерске, после чего несколько лет скитался по Русскому Северу. Можно предполагать, что здесь он встречался с пропагандистами мученической гибели «за веру», в том числе с главным творцом идеи о «новых Соловках» — черным дьяконом Игнатием, о котором пойдет речь ниже. Какие-то сочинения в защиту «огненной смерти» Дементиан, очевидно, привез с собой в Сибирь, где его постриг в монахи другой известный расколоучитель — черный поп Иванище Кодский.
В 1678 году Даниил организовал на речке Березовке (в Тобольском уезде) собственную «пустынь». Собрав в ней массу людей, он занялся их ускоренным обращением в монашество («за один день постригал человек до дватцати и болши»), ввел правило не молиться за царя, принятое участниками Соловецкого восстания, проповедовал учение о близком конце света, вел прения с присланными из Тобольска священнослужителями и т. д. Наконец, в ночь на 6 января 1679 года «пустынники», осажденные со всех сторон служилыми людьми, подожгли свои укрепленные строения, заранее обложенные берестой и смолой. По некоторым сведениям, в этой «гари» погибло 1700 человек3.
По сценарию, напоминающему соловецкий, происходили позднее и другие урало-сибирские «гари». При этом их рядовыми участниками сакрально-мистический смысл происходящих событий вряд ли осознавался.
Игнатий Соловьянин
Как уже упоминалось, переосмысление обстоятельств гибели соловецких иноков в мистериальном духе было совершено черным дьяконом Соловецкого монастыря Игнатием, о жизни и деятельности которого необходимо рассказать более подробно.
Являясь твердым сторонником написания «титлы Пилатовой» на кресте Христовом в форме «IХЦС» («Исус Христос Царь Славы») вместо традиционного «IНЦI» («Исус Назарянин Царь Иудейский»), Игнатий вступил на этой почве в конфликт с некоторыми из влиятельных соловецких старцев, из-за чего незадолго до начала осады вынужден был покинуть монастырь. Впоследствии он объяснял свой уход из монастыря пророчеством соловецкого юродивого Гурия о том, что ему, Игнатию, предназначено Богом «состроити... велию обитель в славу его». По словам Семена Денисова, Гурий якобы говорил черному дьякону: «Игнатие, изыди от монастыря сего, ибо свой монастырь, равный, собереши»4.
В течение 20 лет Игнатий странствовал по Русскому Северу, проповедуя свое учение о титле на кресте, встречался с игуменом Досифеем, иноком Корнилием Выговским, вел переписку с находившимся в пустозерской ссылке протопопом Аввакумом. Известие о взятии Соловецкой обители и кровавой расправе над его «сидельцами» произвело на него сильнейшее впечатление. Горечь прежней обиды оказалась вытесненной в сознании потрясенного Игнатия комплексом вины перед «страдальцами». Одновременно он с необыкновенной силой ощутил на себе избранническую миссию продолжателя их дела: «Ныне вопиет наша святая Соловецкая обитель, — писал он, — мною, многогрешником чернцом…»5
Обосновавшись в последние годы своей жизни на небольшом острове на Саро-озере в Заонежье, он занялся страстной проповедью самосожжения. При этом соловецкое осадное «сидение» и гибель его участников являлись для него, «прежних пострижеников последним остальцом», не абстрактным символом, а безусловным образцом для подражания. «Скончевайте скоряе всех нас о истине Христове! — неистово призывал Игнатий представителей власти в одном из своих сочинений. — Каков умыслише конец, сотворити нам, кончевайте скорее, а не вымучивайте повинных!» Сделайте так, писал он, чтобы Господь «суд свой грозной и меч праведной послал бы противу вашего томительства, к нам сотворяемого», и уничтожил всех вас «тако же, как вы Божий дом — церковь святую соборную апостольскую — и святую обитель Соловецкую разористе... Не желаем при вашем царствии живота себе, но желаем смерти...»6.
К тому времени в распаленном воображении Игнатия уже окончательно сложилась страшная программа мистерии, четырехкратно воспроизводящей гибель Соловков. Главные роли в ней отводились как ему самому, так и трем другим выходцам из Соловецкого монастыря, занимавшимся одновременно с ним проповедью раскола в Поморье, — старцам Пимену, Герману Коровке и Иосифу Сухому. О том, что Игнатий имел намерение последовательно воплотить этот замысел, свидетельствует следующий эпизод. Когда Иосиф Сухой присоединился к одному из готовившихся самосожжений в Дорах, организатором которого выступал чернец Андроник, Игнатий «написа писмо своеручное ко оному старцу Иосифу, не веляше ему в том собрании быти, и глагола: «Не на ползу ти будет, отче, но изыди вон, не ты их собрал еси, собравшии их отцы да скончаются с ними, а ты себе собереши особь свое собрание»7. Игнатий оказался прав: попытка самосожжения 12 февраля 1684 года закончилась неудачей, оставшийся в живых Иосиф сначала находился под следствием в Каргополе, после чего его отослали «под начал» в Каргопольский Спасо-Преображенский монастырь (Строкину пустынь), откуда его после притворного покаяния вскоре освободили. Встретившись после этого с Игнатием, незадачливый старец попросил у него прощения и получил разъяснение по поводу произошедших событий. Оказывается, соловецкий дьякон имел накануне получения известия о готовящейся в Дорах «гари» видение, в котором ему были явлены «четыри корабля великие, полны множества народа христианскаго, аки по морю, по воздуху пловуще». После этого Игнатий услышал голос, который поведал ему: «Сей больший корабль твой, а по нем меншии— твоих клевретов, старцев соловецких: отца Пимина корабль, отца Германа корабль и отца Иосифа корабль»8. Нетрудно догадаться, что эти «корабли» должны были символизировать четыре будущих поморских самосожжения.
Первая Палеостровская «гарь»
Судя по всему, сначала Игнатий планировал разыграть первый акт мистерии непосредственно в Сарозерской пустыни. Его подготовку стал осуществлять зимой 1686/87 года верный ученик соловецкого дьякона, «Повенецкого рядку житель, ведомой вор и пущей церковной раскольник и всего православного христианского народа ненавистник, Емелька Иванов сын Второго». Совершив с помощниками рейд по окрестным селениям, он собрал в Повенце, в Шунгском, Толвуйском и Челмужском погостах и других местах огромную толпу «жилецких людей»9 и привел их на Саро-озеро.
Тем временем Игнатий изменил свои планы и решил перенести место будущей трагедии в находившийся неподалеку старинный Рождественский Палеостровский монастырь. Очевидно, этот монастырь, расположенный на острове, со всех сторон окруженном водами Онежского озера, чем-то напоминал Игнатию Соловецкую обитель. Не теряя времени, Игнатий, «собрашися со своими, пойде на лыжах ко Онегу... и пришед через Онего, и пришед в Палеостровский монастырь, затворися со своими оученики...»10. Произошло это, судя по всему, 20 января 1687 года.
Вскоре после «запора» Емельян Иванов с отрядом «ревнителей» совершил вылазку и обратил в бегство посланных из Олонца «гонителей», которые укрылись в Кижском погосте и послали в Новгород сообщение о произошедших событиях. Уже 2 февраля новгородский митрополит Корнилий писал в Москву, «что в Олонецком уезде, в Палеостровском монастыре, поселились жить воры и церковные раскольники…»11. Вскоре по царскому указу из Новгорода в Заонежье был послан отряд стрельцов в 350 человек, с артиллерией, под командованием подполковника Григория Мишенского12.
Узнав о его приближении, Емельян Иванов, «с пущими своими воровскими советники, забрав денежную монастырскую казну и святых икон оклады, из того монастыря выбежал в лес»13. Сделано это было с ведома Игнатия, поручившего своему верному ученику продолжить начатое дело. «Пойди, чадо, — якобы говорил он Емельяну, — и собери себе другое собрание, возми отца Германа и в сем же месте вскоре по мне за благочестие с прочими скончашися»14. Что же касается оставшихся на острове, то они, «дождався служилых людей и, не допуская себя поймать, запершися в монастырскую церковь и в трапезу, и в трапезе згорели все без остатку». Случилось это 4 марта 1687 года. Сколько тогда погибло людей в «большом» Игнатьевом «корабле» — 1000, 1200, 2000, 2500 или 2700 человек (все эти цифры называют разные источники) — остается только гадать.
А через пять месяцев причалил к своей последней пристани второй из привидевшихся Игнатию «кораблей»: 9 августа того же года «пречестный диакон и благоговейный инок» Пимен Соловецкий, собравший в деревне на Березове наволоке Кольского присуда более тысячи своих последователей, устроил во время штурма их укрепленной «храмины» посланными из Олонца стрельцами новую «гарь»15.
Вторая Палеостровская «гарь»
В это время Емельян Иванов скрывался со своими сторонниками в убежище на речке Рязани, «промеж Чолмужского погоста и Повенецкого рядку на лесу в пустых местех, от озера Онега верстах в тридцати». По ироничному замечанию инока Евфросина, он «жил в пустыни, якож некий воевода, окружаем полками: жен толпы и девичестии лицы, яко галицы и горлицы, на смерть паряху»16. Согласно завещанию Игнатия, в пустынь на Рязань перебрался и будущий «кормчий» третьего «корабля» из Игнатьева видения — старец Герман Коровка.
Местные светские и церковные власти, и прежде всего монахи возрожденного Палеостровского монастыря, чрезвычайно обеспокоенные деятельностью «пустынников», всячески старались привлечь к ней внимание вышестоящего начальства в Олонце и в Новгороде. Наконец летом 1688 года в Заонежье был послан отряд стрельцов под командованием прапорщика Аникия Портновского. Активные действия «гонителей», занявшихся разорением «воровских раскольничьих пристанищ», ускорили развязку: в ночь на 20 сентября 1688 года Емельян Иванов с пятью сотнями своих вооруженных последователей (по другим сведениям, их было «человек с полтораста») вторично овладел Палеостровским монастырем. Захваченные врасплох игумен Пимен, десять монахов и три церковных дьячка были брошены в пустой погреб.
Осаду «новых Соловков» предполагалось разыгрывать по всем правилам, в связи с чем Емельян и его люди «укрепили из монастырского церковного лесу и из старого хоромного строения острог с немалою крепостью». После этого они отправились в поход по окрестным селениям с целью собрать в монастыре как можно больше оружия, боеприпасов и «святости» — книг, икон и церковной утвари.
Первым делом Емельян Иванов и его товарищи обобрали церковь апостолов Петра и Павла в Повенце. «Видеша бо страсть от Игнатьевой доблести, — замечает по этому поводу инок Евфросин, — поповича убиша и старца приложиша». Кроме того, Емельян «у своего бо повенчанина, у Григория Захарова, тритцать пищалей и пороху взял немало». Тогда же произошло резкое столкновение Емельяна со своим отцом Иваном Евстафьевым Второго, который стал «укарять» его за «окаянные» действия. Раздосадованный этими укорами и проклятьями, Емельян «не спустил отцу»: перед уходом он «оком наманув» своим товарищам. «Они же, обратяся, учат мужика обухами по спине: молчи, не ворчи». Далее «воинство» Емельяна ограбило церкви в Толвуйском и Челмужском погостах, избив в последнем до полусмерти попа, и разорило «часовню на дороге». То же самое было совершено в селении на Выро-озере. Возмущенные этими действиями, местные «селчане нападоша на них. Емельян же на утеки». В это время подоспели стрельцы Портновского, получившего накануне подкрепление из Олонца. «Христови же раби едва ся отбиша и мало инии в водах не утопша», переправляясь на Палье-остров, находившийся в Онежском озере в пяти верстах от берега17.
После этого началась осада монастыря, сопровождавшаяся перестрелками, неудачным штурмом, переговорами и попытками подкупа осаждавших. В ноябре в Заонежье прибыл еще один крупный военный отряд под командованием стрелецкого головы Мордвинова, после чего был предпринят новый штурм монастыря. Стрельцы под прикрытием возов с соломой шли по льду, в который осажденные в целях дополнительной обороны вморозили косы-горбуши. Во время двухдневного приступа правительственные войска потеряли 20 человек убитыми и более 40 ранеными. 23 ноября 1688 года, после того как монастырские укрепления были взяты, «насмертники», засевшие в церкви, «сами зажгошася... и тако тии скончашася боле двою тысяч» (по другим сведениям, в огне погибло 500 или 1500 человек)18. Сгорел с «пассажирами» третьего из Игнатиевых «кораблей» и бывший соловецкий старец Герман Коровка.
А между 12 и 17 августа 1693 года в деревне Строкиной в Пудожском крае произошла еще одна «гарь», организованная уже знакомым нам соловецким выходцем Иосифом Сухим и унесшая жизни восьми сотен человек19. И это был последний из «кораблей», привидевшихся черному дьякону Игнатию.
В заключение следует сказать, что мистериальная связь между соловецкими и палеостровскими событиями хорошо осознавалась выговскими писателями. Так, например, Иван Филиппов ссылается на свидетельство «некоего мужа», жившего в Соловецком монастыре еще до осады и читавшего здесь в какой-то рукописной книге «пророчество таково: в последняя времена на конец века в Обонежских странах на Онеге езере в Палеостровском монастыре болши Соловецкой обители будет святых спасаемых. Сие самовидно делом оное пророчество збылось». Если в Соловецкой обители «кровию мученическою свое древлецерковное благочестие запечатлеша» около пятисот человек, то «в Палеостровском монастыре в тое же лютое гонительство при нашествии гонителей, в дву собраниях с соловецкими отцы к двум стам четыре тысящи огнем скончашася»20.
Примечания
1. Чумичева О. В. Соловецкое восстание 1667—1676 гг. Новосибирск. 1998. С. 77—79, 97—99.
2. Повесть об осаде Соловецкого монастыря//Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Кн. 1. М. 1988.
3. Шашков А. Т. Старообрядческие самосожжения на Урале и в Сибири в XVII — начале XVIII в.//Сургут, Сибирь, Россия. Екатеринбург. 1995. С. 136—138.
4. Филиппов И. История Выговской старообрядческой пустыни. СПб. 1862. С. 46, 82; Повесть об осаде… С. 158.
5. Памятники старообрядческой письменности. СПб. 1998. С. 80.
6. Демкова Н. С. Из истории ранней старообрядческой литературы. IV. «Исповедание» Игнатия Соловецкого (1682) и отклики современников на разгром Соловецкого монастыря царскими войсками в 1676 г.//Труды Отдела древнерусской литературы. Л. 1983. Т. 37. С. 324.
7. Филиппов И. История… С. 45.
8. Там же. С. 45—46.
9. Карельская деревня в XVII веке. Петрозаводск. 1941. С. 318.
10. Филиппов И. История… С. 37—38.
11. Барсов Е. В. Палеостров, его судьба и значение в Обонежском крае//Чтения в Обществе истории и древностей российских. М. 1868. Кн. 1. С. 188.
12. РГАДА. Ф. 159. Оп. 3. Д. 2868. Л. 1—3.
13. Карельская деревня… С. 318.
14. Филиппов И. История… С. 43.
15. Там же. С. 27—34, 46, 81—82, 276.
16. Отразительное писание о новоизобретенном пути самоубийственных смертей: Вновь найденный трактат против самосожжений 1691 года/Сообщ. Хр. Лопарева//Памятники древней письменности. СПб. 1895. Вып. 108. С. 26.
17. Там же. С. 28—30.
18. Там же. С. 30—32; Филиппов И. История… С. 53—59; Акты исторические. СПб. 1842. Т. 5. С. 258—260; Барсов Е. В. Палеостров… С. 159—160, 188—189; Карельская деревня… С. 319.
19. Акты исторические. Т. 5. С. 378—394.
20. Филиппов И. История… С. 59—60.
Редакция «Родины» попросила прокомментировать проблему, затронутую в статье Анатолия Шашкова, главного редактора старообрядческого журнала «Церковь» Александра Антонова. Наш корреспондент обратился к нему со следующим вопросом:
— Каково отношение современных старообрядцев к такой трагической странице их истории, как гари? Можно ли считать сегодняшних носителей «старой веры» в какой-то степени духовно связанными с участниками самосожжений?
— Гари — одно из самых загадочных явлений русской истории, один из самых спорных вопросов в ее познании. Но вокруг него уже сформировались свои мифы и штампы. Статья А. Шашкова, в целом очень глубокая и интересная, также, к сожалению, не всегда свободна от них. Не вдаваясь в сферу компетенции историка, отмечу два мировоззренческих, духовно-нравственных момента, принципиально важных для нас, старообрядцев.
Конечно, само по себе добровольное самосожжение есть грех с точки зрения христианства. К чести даже представителей беспоповства, таких, как Андрей Денисов и Феодосий Васильев, надо заметить, что они это понимали и старились логически обосновать действия своих единоверцев тем, что их смерть не являлась в полном смысле этого слова добровольной, «произвольной». Действительно, многие гари происходили следующим образом: при подходе карательного отряда люди закрывались в церкви, на притолоку двери или на засов ставилась зажженная свеча, под ней — бочка с порохом. Солдатам объявляли, что затворившиеся умрут, но старой веры не предадут, и если те начинали выбивать дверь, то мгновенно возникал пожар. Но случалось и так, что правительственные отряды отступали — и люди оставались живы. Кстати, Андрей Денисов был однажды участником именно такой счастливо завершившейся осады. В поморском «Винограде Российском» вы нигде не найдете апологии истерии самосожжения, а жертвы гарей там поименованы как «сожженные от еретиков».
Если добровольный уход из жизни не одобряли даже представители крайнего, пессимистического направления, то тем более его осудила наша Русская православная старообрядческая церковь. Замечательным писателем Евфросином в 1691 году был составлен полемичный документ, упоминаемый, кстати, в публикуемой работе А. Шашкова — «Отразительное писание…». Хотя текст писания Евфросина не был соборно принят как канонический — да это и не представлялось возможным при отсутствии в тогдашних условиях общецерковных старообрядческих соборов, — он все же пользовался огромным авторитетом, во многом благодаря тому, что Евфросин являлся учеником Досифея, великого столпа раннего старообрядчества. Досифей в страшные первые годы раскола оставался примером кафолического христианства; он был человеком «аскетического речения» и сумел передать это своим последователям…
Такова одна сторона проблемы, богословская. Но есть и другой ее аспект — моральный, человеческий. Порой в работах, посвященных гарям, все происходившее предстает как спонтанный, ничем не спровоцированный порыв темного фанатизма. Наверное, человеку XX века это легче понять, чем миссионеру прошлого столетия: когда мы свысока, пренебрежительно осуждаем жертвы, то тем самым отчасти обеляем, оправдываем их палачей.
Давайте задумаемся: кто шел в гари? Это были крестьяне, то есть люди, самой землей приученные к рациональности. Шли в огонь вместе с женами, детьми — тысячами… Значит, народ был доведен до крайнего предела отчаяния. Люди, чтобы сохранить свою веру, бегут в леса — их находят, подвергают истязаниям, требуют отречения. Они забираются еще дальше, в самую глушь, — их снова находят… И тогда у них рождается жуткое ощущение, что весь мир захвачен антихристом, и появляется пословица: «Нигде нет исходу — только в огонь да в воду»… Если в исследовании гарей акцент ставится только на крайностях фанатизма самосжигателей, то ответственность с мучителей уже как бы снимается, что не только нравственно недопустимо, но и исторически неверно. Напомню, что беспощадные «указные статьи» царевны Софьи (1685) в любом случае требовали карать раскольников смертью.
Итак, нужно отметить, что, как и во всяком религиозном явлении, в старообрядческом движении находились свои маргиналы и экстремисты (да порой и просто психически неуравновешенные люди), своими действиями ставившие себя вне рамок православной ортодоксальности. Инок Авраамий, ученик протопопа Аввакума и глава московской старообрядческой общины, казненные в 1672 году на Болотной площади, писал о таких проповедниках как о находящихся в «крайней прелести» и «различных ересях»: «Инии от них сложение перст истинно воображают на лицах своих, такожде и молитву истинно творят, но, по апостолу, истинну в неправде держат и нечистоте — от рвения — Христа проповедывают».
Что же касается рядовых участников гарей, то их искренне, по-человечески, жалко. Наша Церковь, всегда отличавшаяся духовным трезвением, ощущала инородность, чуждость для себя подобной формы протеста. Но трагическая судьба тысяч русских людей, не желавших уступить своей веры, не может не исторгнуть вздох из христианской души.
Источник: www.krotov.info